_730x450_2f7.jpeg)
Мне одиннадцать лет. В больнице уже год живу. Волосы не сразу выпали. Мама все реже приходить стала. Может и хорошо, что так. А то придет, сядет на табурет рядом и плачет — аж самому тошно. И перегаром от неё пахнет. А отец уже три месяца не навещал. Мамка сказала, что в командировку уехал, не вернется никак.
В палате нас четверо. Я — самый старший и самый старожил. Двое совсем мальцов — пяти и шести лет — под капельницами постоянно. А недавно новенького на Мишкино место перевели, Олежкой зовут. Лежит, хнычет — больно, говорит. Я ему иногда свои витаминки сладкие даю — успокаивается. Хотя Мариночку, смотрю, с первых посещений полюбил.
Мариночка — врач. Говорят, что здесь она несколько лет работает, пришла сразу после института. И ведь не зачерствела пока! Хотя сколько нас, Славиков и Мишек, уже проводить успела…
Так день за днем проходит — в ожидании.
Сегодня тоже Мариночкина смена — жду, к шагам в коридоре прислушиваюсь… Тут дверь распахнулась, и я уже собрался радостно поприветствовать Мариночку, но это оказалась тетка Ольга. Ведром посреди палаты бряцнула и шлепнула мокрую тряпку на пол. Молча все, даже на нас не глядя…
— Здрасьте, теть Оль. А почему к нам Мариночка не идет? Или смена не её?
— Не придет сегодня, не ждите. Сама заболела с вами, полутырками.
Только потом от другого врача мы узнали, что Мариночка на свою зарплату нам разное покупала: альбомы, книжки, фломастеры. И в прошлую зиму одеяла нам теплые стеганые на все отделение сама сшила. А пальто себе зимнее купить не успела. Свалилась с воспалением, в другом корпусе теперь сама лежит…
— При смерти она: температура сорок, лежит там бледная, зубами стучит под одеяльцем больничным. Себя бесполезно на вас променяла. Э-э-эх…
Вот оно что… План в голове возник за секунды. Наша палата располагалась на втором этаже. Высоко, в общем-то, но страшно не было. Дождались ночи. Участвовать решили вчетвером, иначе ничего бы не получилось. Как только новенький дежурный сделал обход, настала пора действовать. Простыни связать — это полдела. Вот смочь, сидя на подоконнике, на морозе-то, это самое важное. Двух мальцов решили не брать: в палате будут стеречь наше с Олежкой возвращение, чтобы обратно простыни скинуть. В общем, собрали мы в один тюк все наши одеяльца — у нас в палате и без них как в духовке — и первым его сбросили. Простыни я к ножке своей кровати привязал и за окно вылез.
Да чтоб тебя! Ветрище сразу под пижаму забрался, вцепился в тело острыми коготками. Но отступать нельзя: там Мариночка из-за нас мучается. От подоконника отцепился и, спустился. Хлопнул пластмассовыми подошвами об асфальт — думал всю больницу разбужу. Но обошлось.
Олежке показываю, давай, мол, спускайся. Смотрю: карабкается. Эх, дурной! Замерзнет же! Шепчу громко: «А ну, обратно лезь! Один справлюсь!» Тюк с одеялами на спину взвалил и пошел к соседнему корпусу, прячась от фонарей.
…Палата Мариночкина находилась на первом этаже: мы все заранее вызнали. Я тюк с одеялами прямо на подоконник поставил и замороженными ступнями прямо на него залез, чтоб повыше было.
Вот она, Мариночка наша: лежит, лицом бледная, на лбу крупная испарина, и дышит тяжело с надрывом. Мое сердце сжалось в комочек. Жалко-то её как! Она — одна на всех. Всех нас любит, надежду дает. Смотрю на неё через окно и слезы кулаком по щекам размазываю, жалею самого близкого своего человека.
Но дело надо завершить. И изо всех сил в окно затарабанил — только бы проснулась.
Посмотрела на меня, и снова веки без сил опустила. Только слеза по щеке скользнула — значит увидела меня, значит поняла. А в больничных коридорах уже загорелся свет и врач с медсестрой забежали. Только это и помню…
Говорят, я от переохлаждения без сознания упал. Прямо на тюк с одеялами. Ноги сильно отморозил: они долго еще ничего не чувствовали и ощущались как деревяшки.
С того случая я стал местной больничной легендой: изо всех отделений на меня посмотреть приходили.
Сама Марина поправилась, конечно. Уже через месяц к нам пришла. С улыбкой и слезами. «Рыцари, — говорит, — вы мои сказочные…»
Я выздоровел. Пришлось в каком-то центре побывать. Там еще с полгода лечился. Помогло. И только недавно узнал, что мое лечение стоило больших денег. Стал выяснять — кто оплатил. Оказалось, Мариночка.
…Свое окно я узнал сразу. И в сердце что-то защемило. Опустился на лавочку. Из дверей корпуса вышел силуэт в белом халате. Лица не рассмотрю, слезы мешают. Только вблизи по улыбке понял: Мариночка… Уже с сединой. Остановилась, посмотрела внимательно.
— Ну, Славик! Говорил, что некрасивый вырастешь, а сам вон какой! — и улыбается.
Мне бы хоть что-то в ответ сказать, да не могу никак… Ладонь её взял и лицом прижался, а она меня по голове гладит, успокаивает:
— Не надо, Славик, не говори ничего. Да чего стесняться-то слез своих! Обнял её.
— Спасибо, — и не только за себя. Там моя любимая жена платком слезы вытирает, а двое сынишек и не поймут, чего это папка сопли на кулак наматывает.
С тех пор Марина Владимировна стала члеом нашей семьи. Хотя, наверное, её семьей я всегда был…
